– В каком смысле?

– Ну, вы же сами только что сказали, что часть их спаслась при оледенении Атлантиды во внешнем мире, сделавшись для людей богами и прочим высшим руководством.

– Верно. И что с того?

– А вот что. Как-то в Нью-Йорке я слушал в театре одну оперу, кажется, композитора Вагнера с названием «Гибель богов». Там, по сюжету, боги сгорают в Вальхалле в пламени, поднявшемся от погребального костра Зигфрида. Но то театр, а настоящие атланты, они что же, все погибли или, может быть, тихо вымерли? Какие тогда это были боги, если позволили всяким местным зигфридам и брунгильдам так просто себя уморить? А что если они или их потомки все-таки остались в нашем мире, сменив обиталище на Олимпе, например, на Уолл-стрит, а громы и молнии – на миллионные банковские счета и большие должности? Что, если они до сих пор так и рулят нашим наземным миром? Не будем ли мы с вами выглядеть как нечистый на руку биржевой маклер, который пытается во второй раз всучить покупателям уже однажды купленный ими товар?

– О, я вижу, что не ошибся в вас, мистер Ланселот. Вы умеете подмечать противоречия и выделять самое главное, причем не лежащее на поверхности, а запрятанное далеко в глубине. Вас явно недооценивали в этой вашей морской пехоте. Однако имейте в виду, что иногда гениальные прозрения бывают крайне опасны для смертных. Это как раз тот случай. Вы постучали в дверь, за которой скрываются величайшие и тщательно оберегаемые тайны мира. Берегитесь! Не советую вам обсуждать эту тему с кем-либо еще. Мы, безусловно, к ней вернемся, так как она для нас в свое время будет крайне важна, но не сейчас… Однако мне кажется, в вас наконец проснулся интерес к моему предложению, не так ли?

– Что ж, мистер Томпсон, несмотря на всю с первого взгляда абсурдность этого сумасшедшего предприятия, я все-таки готов рискнуть. А то я уж решил, что меня будут до самой смерти держать в подземелье, и то, если повезет.

– Прекрасно, я почему-то был уверен, что вы так и скажете! Что же касается «подземелья», то для вас, дорогой мой ценитель Вагнера, это будет скорее грот Венеры, где черпал вдохновенье бедный Тангейзер. Я имею в виду, что ваша Венера, то бишь Джейн, тоже туда направляется вместе с нами. Кстати, не хотели бы вы с ней увидеться? Она об этом просила, и я могу это устроить прямо сейчас.

Взгляд Ланселота был столь красноречив, что никаких слов не потребовалось. Томпсон встал, со вкусом потянулся и вышел из каюты.

* * *

Примерно через полчаса в дверь тихонько постучали, Ланселот мигом оказался рядом. Открыть сам он не мог, так как каюта запиралась охраной снаружи, но тут дверь отворилась, и внутрь скользнула Джейн, одетая в тот же, что и на памятном обеде, белый морской китель, который был ей немного великоват, и черные мужские брюки. Вместо объяснений, которых он ожидал, она бросилась ему на шею и надолго запечатала рот поцелуем. Наконец, оторвавшись, спросила:

– Ну что, Ланс, как я выгляжу? Ты же не сильно меня презираешь?

– Нет, но почему ты снова с Броссаром? Мне-то казалось, что после того, что между нами случилось, брак с ним для тебя остался в прошлом. А в кают-компании ты сидела с ним рядышком и, кажется, ворковала!

– Ланс, я не «с Броссаром». То, что мы на обеде в кают-компании сидели рядом, еще ничего не значит. И вовсе я с ним не ворковала. Я уже объявила ему, что между ним и мною все кончено. Кстати, меня тоже держат в изоляции в отдельной каюте, причем намного хуже твоей, так что если ты вообразил, что я делю с ним постель, то сильно ошибаешься!

– Это Томпсон устроил нам свидание. Ты не знаешь, надолго ли?

– Да, я знаю, он зашел ко мне и предупредил, что мы можем не беспокоиться, времени навалом, так что я уйду от тебя сегодня, только когда захочу. Точнее, когда мы захотим. С этими словами, она распахнула и сбросила китель, под которым на ней больше не оказалось ничего, а затем расстегнула и застежку брюк, упавших к ее ногам с тем же успехом. Не в силах и не желая противиться всецело охватившему его чувству, он бросился к ней, рискуя задушить в объятиях и покрывая торопливыми поцелуями губы, плечи и грудь, что мешало ее столь же энергичным попыткам стащить с него проклятую матросскую робу. Это наконец удалось, но возникло новое неожиданное препятствие: каюта подводной лодки оказалась не рассчитанной на безудержное занятие любовью, а по правде сказать, вообще не была на это рассчитана. Откидная койка, предназначенная, по видимому, сугубо для японского субтильного телосложения, была слишком узка, коротка и к тому же при попытках придать ей нормальное горизонтальное положение все время норовила с силой захлопнуться обратно под воздействием мощных возвратных пружин; холодный же металлический пол, казалось, мог остудить любые, даже самые смелые эротические фантазии. Внезапно под ноги не замечающим ничего вокруг от охватившей их страсти возлюбленным попался японский деревянный столик, который в силу своих миниатюрных размеров едва ли мог всерьез рассматриваться в качестве претендента на роль полноценного амурного ложа. Но как-то так само собой получилось, что в беспорядочной круговерти любовной схватки она опустилась на него спиной, он же очутился сверху также в весьма выгодном для данного пикантного момента положении. Неизвестно, использовалась ли эта деталь меблировки для тех же целей у себя на родине, или они были здесь первооткрывателями, но скоро стало ясно, что именно этот предмет может служить идеальным средством не только для чайных церемоний, но и других, может быть, и менее изысканных, но зато весьма искусительных процедур. Найдя столь важное применение этому произведению столярного искусства из Страны восходящего солнца, проявившему похвальную стойкость под серией мощных атак со стороны представителя славного племени морских пехотинцев, любовники наконец почувствовали себя полностью удовлетворенными и способными к рассудочным действиям.

– Знаешь ли ты, куда мы плывем? – спросила она, застегивая пуговицы на своем белом кителе. – В Антарктиду! Это Броссар мне проговорился. Только вот не сказал зачем. Наверное, у немцев есть там какая-то база. Вот хитрюги, кто же надумает искать ее во льдах?

– Я знаю, Томпсон мне говорил… – задумчиво произнес Ланселот. – Скажи, Джейн, а что Броссар, он давно дружен с немцами и японцами? Как часто бывал он в этих странах?

– Нет, я раньше не замечала за ним ничего подобного.

– Но ведь после кораблекрушения он как-то попал к японцам, а теперь к немцам, и отношения у него с ними самые прекрасные.

– А с чего им быть плохими. Ведь Броссар – представитель Франции, которая после ее поражения в войне – это, по сути, немецкий сателлит.

– Да, но для чего им было тащить его с собой в Антарктиду? Не собираются же они открывать там французское посольство. Сдается мне, что все не так просто… Нет, ты представляешь, оказывается наши давние знакомые – твой Броссар, старина Томпсон – все состоят в дружбе с немцами и японцами, причем разговаривают с ними на равных, а то даже и немного свысока. И вообще, похоже, мы еще много чего должны узнать об этом мире. Вот Томпсон мне кое-что рассказал, да я сперва не поверил. Пока сам не увидел.